— включите её…

Дженни открывает глаза, поддаваясь внутреннему импульсу, запускающему систему, несколько раз моргает, принимая синхронизацию блоков данных с окружением, обводит глазами комнату, чуть щурясь на направленный прямо на неё кольцевой источник света. Всё это привычно и не вызывает вопросов. Всё это было |было ли?| тысячу раз, хотя она никогда не вела подсчётов.
— Как спалось, Дженни? – Крис, один из местных визажистов, давно работающих на «Эдем», проводит кистью по шее куклы, спускается липким ощущением незастывшей флуоресцентной краски по плечу вниз, к локтю. Мунстоун чуть поворачивает голову, ловя чужой отвлечённый взгляд, погружённый в работу, отвечает на него нежной улыбкой. Ей нравится Крис, он всегда будит её чуть раньше, пока ещё красит, чтобы поболтать немного, та же Рита, к которой кукла попадет в другие смены, любит работать когда модели в отключке, говорит, что её отвлекают разговоры.
— мне снились звёзды… как и всегда, - на самом деле Дженни никогда не помнит свои сны, но ей хочется верить, что яркие всполохи, застывающие перед глазами в минуты отдыха – это мириады вселенных, которые она никогда не видела. Кукла опускает заинтересованный взгляд, проходясь им по собственному обнажённому телу, покрытому изгибами узоров, — что ты рисуешь?
— В основном цветы, — художник, склонившись и присев на одно колено, щекочет белый живот ровными мазками, — вдохновился недавно старым искусством мехенди, тебе нравится?
— Отсюда выглядит отлично, - Мунстоун приподнимает руки, разводя их в стороны, чтобы было удобнее, — но спину я не вижу, прости, уверена, что ты снова себя превзошёл… как всегда…
— Ничего, потом, как закончу — покажу тебе в зеркало всю свою работу, — Крис зажимает зубами одну из кистей, перебирает длинными пальцами свой упакованный в кожаный пенал набор, расстеленный на стуле рядом, макает в краску другую кисть, более узкую, для мелких деталей, — хочешь нарисую на тебе звёзды?
Дженни радостно сверкает глазами в ответ.
— Да! Дададаа! А можно? Я бы хотела, - она судорожно выдыхает через нос, словно возбуждённый ребёнок при виде подарка, затем приглушённо добавляет уже тише, — очень…
— На плечах или шее? – визажист чуть приподнимает подбородок куклы вверх, разглядывая остатки нерасписанного тела, словно холст, затем, отвернувшись, истошно кричит куда-то в глубину комнаты через плечо, — Кто-нибудь верните мне мой ёбанный распылитель! Сара, это ты его опять утащила? блять…
Через пару минут по плечам Дженни рассыпаются созвездия галактик, застывающих под её восхищённым взглядом. Они попадают в пряди волос, заботливо стянутые в пучок на затылке, на грудь, на бледные ладони.
— Краска не успеет высохнуть, так что двигайся аккуратненько, детка, — Крис трясёт баллончик распылителя, — знала о том, что наложниц в древности разрисовывали жирной краской, которая не высыхала, и её легко было смазать? Никто не мог прикасаться к наложнице, кроме мужчины, что ей владел, и любые посяшательства тут же отпечатывались на коже…
— Нет, никогда не слышала об этом, - Дженни хлопает глазами, обводит комнату, наполненную остаточной суетой, взглядом, натыкается на Руби с сомкнутыми веками и безвольно свисающими вдоль тела руками, сидящую на диванчике в нескольких метрах, явно всё ещё находящуюся «во сне» — вы очень тщательно готовитесь…
— За такие бабки, что сегодня выложили за эту комнату, скажи спасибо, что мы тут языками всё не вылизываем, хах! Ну-ка иди сюда, птичка, — Крис хмыкает, оставляет распылитель на полу, подаёт Мунстоун руку, чтобы она аккуратно перешагнула через разбросанные в творческом порыве баночки с краской. Дженни сжимает чужую ладонь, проходит чуть в сторону, чтобы подобраться к зеркальной стене, разглядывая узоры, оплетающие её тело.
— Нравится?
Кукла несколько секунд крутится, разглядывая со всех сторон, останавливает себя от того, чтобы коснуться длинного цветочного стебля, цепляющегося от груди к ключице, и у неё захватывает дыхание от тонкой работы, усердно выполненной прямо на её коже, восхищённо оглядывается на художника.
— волшебно!
— О, ты ещё не видела это в ультрафиолете, — художник довольно посмеивается, сжимая тоненькие пальчики, добавляет тише, — будешь сегодня самой красивой, птичка…
Дженни прячет смущённую улыбку, опускает взгляд вниз, утыкая его в свои босые ноги.
— Знала бы ты, сколько сегодня заплатили именно за тебя...
Крис, запихнув в зубы сигарету, собирает свои вещи.
— Мне нужно отключить тебя, Дженни, таковы правила, — художник открывает голографический планшет управления, — это ненадолго, просто чтобы скоротать тебе время в ожидании.
— конечно…
Мунстоун понимающе кивает, вставая на помост, служащий сценой в вип-комнате, с высоты бросает последний взгляд на так и не успевшую проснуться Руби, касается ладонью плеча Криса, мягко и ненавязчиво на его «спокойной ночи, звёздная малышка», ласково цепляет его шею короткими ногтями. Закрывает глаза перед тем, как мир вокруг провалится в абсолютный вакуум, за несколько мгновений отключающий все органы чувств.
тем-но-та

Дженни открывает глаза, зная, что вокруг будет темно. Репликанты видят без дополнительных источников освещения гораздо лучше обычных людей, благодаря зрительным имплантам, но всё равно не идеально, не настолько, чтобы разглядеть чужие лица очень издалека. Ей и не нужно это, ведь сейчас заиграет музыка.
Этот момент — её любимый, этот возмущённый шёпот с едва различимым «какого чёрта мы тут делаем», что обычно сменяется завороженным выражением лиц в загоревшемся слабом освещении по периметру комнаты, этот момент тишины, принадлежащий ей. Дженни не знает, было ли с ней что-то подобное до этого, но она точно слышала первые звуки этой музыки, растянутой красивым женским вокалом под удачно подобранные ноты, и умеет танцевать под неё, пусть это и не она, а её программа, загруженная в систему.
Первыми выходят Руби и Амбер, заставляя людей в комнате замереть. Они обе двигаются грациозно, своими красивыми телами в зажёгшейся неоновой полутьме захватывая всё внимание. Дженни улыбается, когда думает, что Руби умеет вытворять на пилоне на своих высоких каблуках, ей кажется, что никто не может устоять перед кошачьей грациозностью, когда та двигается, обхватив пальчиками светящийся шест по центру комнаты, поднимаясь вдоль него, обтираясь высокой грудью, внутренней стороной бёдер. Амбер другая, она похожа на гибкую змею, и танцует обычно ближе к телам, она любит раздеваться, и это у неё получается грандиозно именно в процессе. Говорят, мужчины сходят с ума от восторга, пока её тело покидает одежда слой за слоем. Говорят, чтобы разрядиться, им даже не нужно, чтобы она к ним прикасалась...
Когда взвившаяся музыка на секунду затихает, есть несколько мгновений слепоты зрителя во тьме, чтобы занять своё место по центру.
     Дженни не похожа на них.
В темноте она опускается спиной к зрителям, приседая, съёживаясь в комок. Под внезапно вспыхнувшим утрафиолетом распускаются светящиеся цветы на её теле, рассыпанные флуоресцентной краской по позвоночнику. Дженни поворачивается, открывая светящиеся узоры вдоль шеи, груди и покатых бёдер. Мунстоун спокойно и грациозно выпрямляется в такт музыке, поднимая голову, словно действительно была когда-то балериной, и это её прошлое, а не выдуманная история, чтобы за ее фальшивой придуманной личностью было хоть что-то. Дженни нечего с себя красиво снимать, её тело не такое идеально выверенное, как у Руби. Она уже стоит нагая, и всё, что есть на ней — несколько слоёв светящейся краски. Она мягко ведёт бёдрами на подъёме, шагает вперёд, прикасается ладонью к локтю Амбер, и та чуть отступает в сторону.
Мунстоун не отводит взгляда... Ей нравится музыка. Ей нравятся плавные движения в такт, мягкие прикосновения собственными ладонями к непрокрашенным участкам голой кожи. Ей нравится думать, что она здесь одна, в этой комнате, в этом городе, застрявшая между нотами этой музыки. Она одна. В этом мире. Ей нравится взгляд человека, что стоит напротив неё. Взгляд, прикованный  т о л ь к о  к ней. Она улыбается ему не совсем соблазнительно, а как улыбнулась бы тому, кого она рада видеть. Он её гость. Дженни он нравится, но это не искренне, ведь в её программе нет неприятных людей, ей и должны нравиться все, как иначе она будет нравиться всем в ответ. В её программе заложены данные о виновнике торжества, для которого все это и выкуплено, и она его не перепутает, не в этот вечер.
Дженни тихо спускается с помоста, утопая босыми ногами в толстом ворсе ковра, делает несколько шагов вперёд, запуская длинные пальцы в пучок волос на затылке, и рыжие пряди мягко падают, рассыпаясь по плечам и на спину, когда она встряхивает головой. Кукла протягивает ладонь к чужому острому подбородку, касаясь колкой щетины цвета опавших листьев. Такого же цвета, как и его волосы. Мунстоун ласково проходится маленькими руками по его щеке, сжимает пальцами воротничок на рубашке мужчины, расстёгивает пуговицу под горлом, ловко перескакивает на следующую чуть ниже. Легко и играючи надавливает на чужие плечи, пытаясь заставить своего гостя опуститься на диванчик за его спиной, будто бы игнорируя разницу в их росте и весе, протягивая руки снизу вверх. Она пытается разглядеть в чужих холодных глазах то, что должна вызывать: возбуждение, желание, что-то, что не лежит на поверхности, но об этом можно догадаться.
Чужое тело не поддаётся. Дженни тянет полурасстегнутую рубашку мужчины на себя, приподнимаясь на цыпочки, прижимаясь к нему бёдрами, ощущая широкие ладони на своих плечах и талии, размазывающие узоры красок. Дженни обжигает его шею и подбородок горячим дыханием, спускается руками ниже, к ремню брюк, утыкается коленями в ковёр рядом с чужими ботинками, запрокидывает лицо. Её маленькая фигурка всем своим видом говорит…
— я здесь для тебя, — обработка данных занимает несколько мгновений, подбирая нужное имя из общей клиентской базы. Дженни не теряет зрительного контакта, произносит полушёпотом, — Адам…

Дженни не ожидает, что крепкая рука оттолкнёт её от себя так сильно, почти грубо, словно она сделала что-то плохое.
Она не понимает причин враждебности к своим самым простым и понятным действиям, когда ударяется бедром о ковролин на полу, оставляя на нём развод краски, смазанный с её голой кожи, припадает на локоть, удивлённо хлопая ресницами, вскинув подбородок, рассматривает вскочившего на ноги мужчину. У неё есть несколько мгновений, чтобы провести обработку данных, и скрипт в спешном порядке, скользя взглядом вверх-вниз, анализирует выражение чужого лица, подбирает не противоречащую прописанной личности модель поведения для предусмотренной ситуации, но всё происходит так быстро, что система не успевает провести эту операцию до конца, нагоняя уже в процессе. Куклу резко поднимают, спешно тянут куда-то за собой, сомкнув ледяные пальцы на тонком запястье, и она не имеет ни малейшего шанса на сопротивление ситуации. Дженни Мунстоун покупают не для того, чтобы она показывала свой характер… у неё его и нет почти, лишь беззубый, призрачный скелет предыстории, обтянутой амёбной оболочкой: гибкой, податливой, совершенно беспомощной. Плохие девочки нравятся преимущественно хорошим мальчикам. Хорошие послушные девочки нравятся  в с е м…
Дженни не имеет права сопротивляться
Дженни не имеет права сомневаться
Дженни не имеет права задумываться
На её странице анкеты на сайте закрытого клуба Эдем, «покорность» стоит в выделенной графе с максимальным значением пунктов. Дженни Мунстоун сделает всё, что угодно.
                             для тебя…
Конечно же, её программе всё равно, куда куклу ведут и для чего, никакого волнения или страха перед ситуацией не может быть, как нет понятия неправильности действий гостя заведения. В «Эдеме» действует привычное в сфере услуг «клиент всегда прав», только помноженное на тысячу.   Любые фантазии за любые деньги.
Они влетают сквозь двери, в ярко освещённый холл, оставляя за спиной мелькающие полосы неона и затихающую музыку. Она бросает случайные мягкие улыбки безликим гостям, внешности которых смазываются, почти полностью блокируются в подчинённом программе сознании, оставаясь безжизненными одинаковыми масками, мажет мягким прикосновением стойку администратора, пока её снова не поведут дальше, по коридору, в очередную полутёмную комнату, из череды которых и состоит её жизнь от начала и до конца.
В её программе нет страха, просто потому что она точно не знает, что может с ней случиться, о чём позаботился программист, очищающий память. Это всегда работает, предостерегая от неправильной реакции.
Дженни не думает о чём-то глобальном, лишь о том, что его рука так и не согрелась под её ладонью, что она всё ещё  х о л о д н а я. Модель для удовольствий послушно исполняет волю гостя, перехватывая тяжёлую ткань, скользнувшую по груди, натягивая на хрупкие плечи широкий пиджак, не задаваясь вопросом «для чего?», просто делая то, что её попросили. Влажная краска с плеч и спины жирно размазывается по пропахшей дорогим парфюмом подкладке одежды, пока Дженни перебирает пальчиками полы пиджака, покорно усаживается на кровать, зарываясь в тёмную ткань, всё ещё хранящую чужое тепло. В резких движениях собеседника, выражении лица эмпатическая программа отслеживает беспокойство, внешне ничем не спровоцированное волнение, исходящее от гостя. Прямо словно по методичке можно рассмотреть тревожность, растекающуюся по всей позе стоящего напротив мужчины, это читается даже в полумраке.
Она не может объяснить, что именно сейчас происходит. Дженни не всегда была хороша в правильном распознавании людских эмоций, но эмпатическая подстройка её собранной личности под ситуацию стоит на высоких уровнях. Она ловит волнительную интонацию в низком тембре голоса, в растерянных риторических вопросах. Даже то, как он спрашивает её имя, выдаёт эту тревожность.
— Как тебя зовут?
— меня зов… - начинает было Дженни, но тут же смыкает губы, заслышав собственное имя, произнесённое голосом гостя, моментально отзывая команду представления, не отводит от мужчины взгляд, пытаясь разглядеть под чужими эмоциями, что же произошло, что сломалось в тот момент, когда эти руки её оттолкнули.
Мунстоун не боится его, даже когда мужчина  с л и ш к о м  резко приближается, опускаясь перед ней, даже когда в его взгляде ясно читается какой-то нездоровый, лихорадочный блеск. Дженни остаётся неподвижной под подрагивающими пальцами, изучающими её тело, словно античная статуя, не знающая про стеснение приблизительно ничего из доступного человеку привычного отношения к собственной наготе. Ей нравятся эти прикосновения, они намного привычнее, чем мужчина, стоящий поодаль, они попадают в её скрипт человеческого поведения. Она улыбается на произнесённые слова, нежно и с пониманием, хотя, очевидно, ничего не понимает, и восхищённое «ты такая красивая» отдаётся внутри привкусом изысканной лжи, с которой хвалят манекен на витрине, прекрасно зная, что это не его заслуга. Кукла осторожно тянется к щеке мужчины, невесомо проводя ладонью по колючей щетине.
Когда он обращается к ней, когда тянется к ней, у неё всё внутри переворачивается, но это не из-за внезапных светлых чувств, а просто потому что программа работает успешно. Дженни ловит требовательные губы своими с готовностью, подхватывая, углубляя поцелуй, запускает длинные пальцы в пряди его волос, утопая в объятиях с готовностью, потому что так и должно быть. Она для этого и создана со своей милой улыбкой, не для задушевных бесед, и не для созерцания в основном тоже. Мунстоун обвивает шею гостя руками, зажимает чужие бока бёдрами, тянет его к себе, вдыхая терпкий мужской запах, намешивающийся на её теле, перебивающий сладкий парфюм с нотками цветущей вишни, которым её обрабатывают каждый раз, выверенно закрепив этот аромат именно за ней, как и множество других за остальными куклами. Фишка в общем продуманном образе и ассоциациях. Дженни Мунстоун пахнет нежностью и весной.
Она отрывается на несколько мгновений, ласково трётся носом о его щёку, изящно надавливает на плечи мужчины, заставляя Адама перевернуться, упасть на спину, касаясь лопатками свежей постели, вкрадчиво улыбается, готовая в любой момент продолжить, но в стального цвета глазах отражается не ожидаемая страсть, а какая-то дикая печаль.
Она не понимает.
Скрипт воспринимает ситуацию неправильно, и после <if> ставится приемлемый для ситуации вариант «клиенту скучно», тогда <then> подбирает нужные принципы развития событий.
Кукла садится рядом с ним, поджав под себя ноги, внимательно следит за каждым движением человеческой мимики одними глазами, легко сжимает запястье мужчины руками, приподнимая, оставляя на его пальцах невесомый поцелуй, прижимает холодную ладонь к своей щеке, доверчиво притирается к ней скулой, словно открываясь этим прикосновением.
— если я тебе не нравлюсь, ты можешь заменить меня, эта функция бесплатна для свободных сейчас кукол.
Такое бывает довольно редко, но момент обмена предусмотрен в правилах, если заказанная модель не удовлетворяет запросы клиента в плане внешности, поведения или исполняемых функций.
Мунстоун не отпускает его руку, направляет пальцы по своим ключицам вниз, между расстёгнутыми полами пиджака.
— Или мы можем позвать сюда кого-то ещё, мужчину или женщину, как тебе нравится, - выражение её лица за несколько мгновений светлеет, словно Дженни нашла выход из ситуации, о которой на деле не имеет никакого представления, пока перебирает все доступные варианты, — если ты хочешь, я могу станцевать тебе…
Кукольные пальчики цепляют жилистое запястье сильнее, настойчивее опускают руку мужчины по бархатистой коже живота вниз, пока кисть утопает в драпировке послушно запахнутого пиджака.
— …или ласкать себя, пока ты смотришь.
Дженни чуть приподнимается на коленях, скользит пальцами Адама внутрь своих разведённых бёдер, выгибается в спине, прикрывая глаза от удовольствия, чуть закусив губу, реагируя на едва уловимое прикосновение, длящееся всего несколько мгновений, произносит на выдохе:
— вот так… я сделаю  в с ё… всё, что ты захочешь…
Мужчина отдёргивает влажные пальцы, Мунстоун растерянно распахивает глаза, оставляя за собой немой вопрос о неправильности собственных действий. Смотрит, по-птичьи чуть склонив голову к плечу. Цепочка выстроенного поведения рушится снова, кукла улыбается, совершенно беззащитно перед чужим холодом.
Его глаза в полумраке – загадка невыраженной, глубокой печали. Дженни ловит в них отблески неоновых ламп по периметру комнаты, но не человеческие чувства там, какими бы они не были. Она осторожно опускается щекой на мужскую грудь, укрывая разметавшимися длинными волосами, пачкая краской с тела белоснежную рубашку. Сжимаясь в комок у тёплого бока, подтягивает ноги к груди, прикрывает их пиджаком, скользит кончиками пальцев по предплечью Адама, сливающемуся по цвету с белёсыми подвёрнутыми рукавами.
— Ты выглядишь грустным… это я заставляю тебя так чувствовать? – Мунстоун кротко приподнимает голову, пытаясь поймать его взгляд, затем снова укладывается обратно, ощущая, как бьётся настоящее живое сердце под слоями одежды, — я здесь не для этого… не для того, чтоб ты ощущал себя плохо… наоборот...
Дженни чуть трётся щекой о его рёбра, скрытые под рубашкой, вслушиваясь в тихое дыхание.
— расскажи мне, если хочешь… всё, что захочешь…

В программном коде кукол Эдема лежит база данных сотни языков, включая давно уже мёртвые. Дженни может легко и красиво разговаривать на английском, немецком, японском, французском, русском, китайском и даже на языке жестов, если того захочет особо привередливый клиент. Из общего ресурса подключенное к потоку данных сознание может выудить значение любого слова с толкованием и переводами. Мунстоун знает, что такое «дементор», хоть и совершенно далека от старых книг, но не может понять, как это относится к её гостю.
Кукла поднимает прозрачные аквамариновые глаза, фокусируя взгляд на остром мужском профиле, доверчиво и мягко трётся о белую рубашку щекой, вслушиваясь в серьёзный голос, в котором сенсоры распознают всё ту же печаль, тяжёлую и глубокую, никуда не исчезнувшую. Дженни вряд ли поможет ему хоть чем-то своим нежным голосом или теплотой искусственно созданного тела. Даже если будет очень стараться при условии, что он просто даст ей шанс. Тут что-то очень серьёзное, необъяснимое для непосвящённого. Всё ведь куда сложнее, и модель с кодом 6.2 даже не может представить, насколько.
— Может быть всё не так плохо, ведь твой поцелуй не убил меня, - нараспев тянет Мунстоун с безобидно-нежной улыбкой, не беря в расчёт, что у неё-то как раз никогда не было пресловутой души, что высасывало выдуманное чудовище. Смысл шуток как раз заключается в абсурдности ситуации, верно?
Адам даже не пытается улыбнуться в ответ на её слова. Кукла опускает ресницы, невесомо проходится тонкими пальчиками по одежде вдоль его рёбер, уже не пытаясь прикасаться без разрешения. Пары резких отказов хватает, чтобы скрипт двинулся в нужное русло, проанализировав реакции. Дженни нельзя настаивать против чужой воли. Если клиенту нравится просто лежать с ней – послушная Мунстоун может даже не двигаться сколько угодно времени. Она же хорошая девочка, исполняющая желания, какими бы они не были.
Ей нравится ощущать, как вздымаются чужие рёбра под её щекой, как волосы на макушке щекочет прерывистым дыханием. Адам перебирает длинные пряди искусственных рыжих волос спокойно и задумчиво, пока кукла жмётся к нему под его тёплыми руками. Пусть её гость и странный, он не делает ничего плохого. Ничего из того, что мог бы делать с ней кто-то другой.
Дженни столь же послушно отстраняется от чужого тела, когда мужчина поднимается с кровати, и в глазах Мунстоун не читается практически никакого удивления происходящему. На её лице лишь мягкая покорность его воле, никакой тревоги. Кукла присаживается на постели, спускает ноги на мягкий ковёр, пока гость осматривает наряды небольшого встроенного гардероба. Дженни всё ещё сжимает полы мужского пиджака, накинутого на неё, стискивая пальчиками толстую ткань. На пару мгновений в её глазах мелькает живой девичий интерес в выбираемых для неё костюмах, но тут же глушится практически полным безразличием к одежде, в которой её захотят увидеть. Дженни скользит по синтетическим ярким тряпицам безжизненным взглядом. Почти все наряды здесь такие, что открывают больше, чем скрывают. Одежды же всё равно не останется в процессе, зачем о ней переживать? Сотни заложенных скриптов поведения могут подстроить куклу практически под любую роль на чужое усмотрение. Дженни Мунстоун будет кем угодно за Вашу плату.
Адам отдаёт ей то, что выбрал: длинное чёрное платье, и пайетки, пришитые к ткани, скребут по ладоням, остро гнутся под пальцами. Кукла улыбается, с готовностью распахивая пиджак, поднимает голову, замечая вдруг, что гость отворачивается, чтобы не видеть её. Дженни совершенно непонятно его стеснение, потому что мужчина заплатил свои деньги, и модель, созданная для удовольствий, принадлежит ему на эту ночь. Её тело, мысли, выдуманная архитекторами воспоминаний личность, программа краткосрочной памяти – вся она полностью в его распоряжении. Модель нексус 6.2 здесь, чтобы он на неё смотрел, чтобы Адам хотел её, прикасался к ней, целовал, тянулся, желал. В стеснении нет логики для данного места. Мунстоун ощущает себя неправильно пару мгновений, пока программа не забивает сознание выводом о том, что это очередной фетиш клиента, и это ей куда понятнее, она кивает.
Пиджак опускается с изящных плечиков вниз, собираясь вокруг лодыжек тяжёлыми складками. Кукла проскальзывает внутрь изящного платья, затягивает вырез на рёбрах пропущенной сквозь петли лентой, подгоняя одежду под свой размер. Дженни изящно выставляет ногу вперёд, прямо в высокий вырез, чуть изгибается, чтобы выглядеть ещё соблазнительнее в неровном неоновом свете.
— я одета, - кукла со слабой улыбкой склоняет голову к своему плечу, но не приближается, потому что гость не желал этого. Адам может теперь повернуться.
Она согласна на любой каприз. Если мужчина не хочет, чтобы она была раздета, танцевала, соблазняла его – это лишено всякого практического смысла, но это его воля. Дженни не может противиться желаниям человека, она под это не запрограммирована. Это противоречит её сути.
Мунстоун ловит беглый взгляд, которым Адам проходится по ней, анализируя, доволен ли гость. Дженни ощущает уже ставший знакомым запах дорогого мужского парфюма, когда он подходит, и быстро поднимает глаза на чужое лицо, совсем не зная, может ли прикасаться к нему, если Адам об этом не просит, и от этого стоит практически не шевелясь. Ей нравится его лицо, оно действительно привлекательное под печатью усталости и тенью грусти.
— это очень красивое платье, - кукла легко ведёт подбородком вверх. Она создана для того, чтобы восхищаться своими гостями, — чудесный выбор.
Дженни трётся о коснувшуюся её щеки ладонь ласково, словно отвечающий на доброе прикосновение котёнок, чуть поворачивает голову, нежно касаясь губами сухого бледного запястья, не сразу понимает, что именно у неё спрашивают.
— Шрам? – Дженни широко, с удивлением распахивает глаза, не зная, что Адам имеет в виду, совершенно растерянно проходится взглядом по чужому лицу, — мой… мой шрам… я…
Она как-то нелепо, словно не по скрипту, прикасается к собственной щеке, будто бы делает это впервые в жизни, ощущая грубоватую неровность некогда идеальной кожи чувствительными подушечками пальцев, почти испуганно смотрит на гостя, пока искусная имитация сознания подбирает нужную реплику, подходившую бы под ситуацию. Максимально реалистичную, максимально вежливую, воспроизводящую поведение человека в подобных обстоятельствах.
— Я…

Дженни хватают за волосы, крепко, до скрипа наматывая рыжие пряди на кулак, тянут вверх так грубо и болезненно, что приходится поддаться, придерживая бесцеремонно схватившие её руки, приподнимаясь на коленях. Мунстоун не понимает, для чего это, она бы встала сама, если бы её попросили, это не сложно. Она бы и без причинения ей боли не стала сопротивляться.
https://i.imgur.com/XFRC5m0.jpg— Тупая шлюха, даже сосать нормально не умеешь, — звук чужого голоса свысока – раздражение и что-то ещё вдобавок... Злость? Ярость? Агрессия. Чужое лицо, нависшее над ней, теряется в полумраке комнаты. Мужчина делает шаг назад, гремя расстёгнутым ремнём, и Дженни тянется за ним, всё ещё крепко удерживаемая руками, — ты, блять, хоть знаешь, сколько я за тебя денег отвалил? За что? ЗА КАКИЕ ТВОИ ЗАСЛУГИ, ДУРА? Да мне бесплатно лучше сосали, тупая ты ленивая сука…
Резкая пощёчина рассыпается по щеке тяжёлым ударом, выбивая в уголках глаз слёзы от смешанной на коже боли в нескольких оттенках. Дженни взвизгивает, инстинктивно дёргается в сторону, не понимая, за что. Что плохого она сделала? Она просто выполняла свою функцию, она просто следовала своей программе…
— Что ты мне скажешь, блядь? – ещё один удар звонко вышибает из Дженни воздух для любых слов, она захлёбывается своими слезами, хлынувшими по щекам в тот момент, когда им не хватило места под веками.
— прос-стите, - Мунстоун смотрит уже испуганно, пытаясь прикрыть лицо руками от ожидаемого нового удара, голос дрожит и ломается, булькает забитыми пазухами, — по-жалуйста…
— ГЛЯДИ НА МЕНЯ, КУКЛА ЕБУЧАЯ! – мужчина резким движением отрывает маленькие ладони от её мокрых щёк, и тушь некрасиво расползается по лицу чёрными хлопьями разводов, пока она, подчиняясь чужой воле, пытается не отводить взгляд, — Я СЕГОДНЯ ТВОЙ БОГ, РАЗВЕ НЕТ?
Мужчина тянет её по полу комнаты волоком, пока Дженни сучит босыми ногами по ковру, швыряет Мунстоун на кожаные подушки дивана, и Дженни больно утыкается спиной в подлокотник так сильно, что внутри всё перехватывает до темноты в глазах.
— п-пожалуйста, - кукла не хочет, чтобы это повторялось снова, она громко всхлипывает, — пожалуйста, я сделаю всё, что нужно.
пожалуйстапожалуйстапожалуйстапожалуйстапожаоуйстапожалуйстапожалуйстапожалуйстапожалуйстапожалуйстапожалуйстапожалуйстапожалуйстапожалуйстапожалуйстапожалуйстапожалуйстапожалуйстапожалуйстапожалуйста
— Ты – тупая сука с маленьким ртом, в который мой хуй не помещается, — Дженни за расплывающейся пеленой слёз почти не различает, что выражает чужое лицо, — искусственная дрянь, которая стоит столько денег непонятно за что… знаешь что? знаешь…
Мунстоун ощущает липкий запах пота, чужую острую вонь, остающуюся на ней, вперемешку с парами алкоголя, исходящими от клиента. Дженни ощущает вдруг животный ужас, когда он нависает над ней, и кукла дергается от него в противоположную сторону, забиваясь ближе к спинке дивана.
— Ты ведь не настоящая, ну же, поплачь громче, — он хватает куклу за руку, резко тянет к себе, — покричи… но ты же ничего не чувствуешь. Разве нет?
Дженни чувствует... чувствует страх, застывший внутри липкой паутиной, когда в тёплом неоновом свете вдруг холодно поблёскивает в чужих руках лезвие ножа.https://i.imgur.com/WLfBsLr.jpg
— Всего лишь резиновая кукла, — мужская рука сильно вжимает Мунстоун затылком в диванные подушки, давит на горло, заставляя судорожно выдыхать через силу, пока она почти не сопротивляется, не предназначенная для этого, — ничего, разве ты не хотела бы быть ещё более функциональной?
Мужчина нажимает на чужую челюсть, разжимая зубы, запускает нож в её рот острой частью наружу.
Дженни ощущает лишь резкую боль, полоснувшую лезвием от уголка губы до середины щеки единственным быстрым движением. Она кричит, практически задыхаясь, дёргается, хватается пальцами за порванную щёку, захлёбывается кровью, заливающейся в булькающее горло, пачкающей белую шею и рассыпавшиеся волосы цвета меди.
Дрожащие ладони мокрые от крови, почти чёрные в темноте — она этого не запомнит.

Ошибка системы номер 1202. Пожалуйста, обратитесь к администратору.

Дженни на мгновение измеряет взглядом свои собственные руки, затем снова поднимает глаза на Адама. Она ничего не помнит, и понятия не имеет, откуда взялся этот шрам. Конечно же не знает, что ей снова подтёрли память, точно так же, как и всегда. Подчистили бы и отметку на коже, вовремя выскребли до идеала и её тоже, если бы так не торопились ради слишком богатого гостя, решившего отметить свой день рождения с друзьями здесь.
— шрам? я не… я не знаю, - Дженни растерянно опускает ладони, и руки провисают плетьми вдоль складок подола платья, — если гостя не устраивает моя комплектация, то можно обратиться к дежурному администратору.
Заученная фраза отдаётся на языке стерильной сухостью бюрократических аппаратов клуба, предотвращающих любые конфликты с клиентами. Дженни несколько раз моргает, полностью синхронизируясь с окружением, прежде, чем снова ласково улыбнуться. Ей на секунду показалось, что... что...
— Всё в порядке? – Мунстоун прикасается к щетине на чужой щеке, заученно повторяет скрипт фразы, совершенно не смущаясь, что уже говорила это всего несколькими минутами ранее, и твердит опять, словно сломалась, — если я тебе не нравлюсь, ты можешь заменить меня, эта функция бесплатна для свободных сейчас кукол…
Она замирает на несколько секунд, заглядывая в чужие глаза, пытаясь понять, доволен ли гость.
— Адам?
Дженни опускает руки с его лица, ласково касаясь ладонями чужой рубашки на груди.
— В мой приоритетный функционал входит секс, если ты не хочешь физического контакта – всё в порядке, но… я не знаю, могу ли я к тебе прикасаться, и что я должна делать? Скажи мне, и я всё выполню. Ты можешь связать меня, если хочешь. Ты можешь сказать мне стоять неподвижно, если ты хочешь. Все данные обо мне есть на сайте, и с ними можно ознакомиться... если ты... хочешь...
Мунстоун выцепляет из доступных ей открытых источников всю имеющуюся информацию о госте, словно идёт по тоненькому льду, нащупывая данные и одновременно касаясь острой грани, за которую нельзя переступать. Вечеринка для Адама Брина с пометкой «праздничная»... и он — главный гость.
— Адам, - её лицо вдруг светлеет снова, будто бы не было сухого разговора пару секунд назад, и аквамариновые глаза смотрят почти счастливо. Дженни приподнимается на цыпочки, дотрагивается тёплыми губами чужой щеки, мягко касаясь её поцелуем, радостно шепчет на ухо, — с днём рождения...

Дженни гладит чужие от невысказанной злости подрагивающие пальцы, нервно стиснутые в кулаки, разжимая их, укрывает тёплыми ладонями. Прижимается виском к напряжённому плечу мужчины, доверительно и нежно под синтезированное, безликое озвучивание пунктов собственного функционала.
Вместо слов из её анкеты в голове белый шум, далёкая мелодия, которую кукла не может повторить, словно речь на фоне звучит на незнакомом языке, и ты слышишь, но не можешь разобрать в ней ни буквы. Дженни Мунстоун не ассоциирует себя с этой информацией, она ей чужда, и искусственный голос на фоне безэмоционально твердит про насилие с применением оружия и включенную в стоимость страховку на восстановление, пока она улыбается. Её программа настойчиво избегает этих описаний, блокируя всё, что с ними связано стандартным скриптом безопасности. Кукла не тревожится от слова «жертва», зависшего над её головой остриём гильотины, всё ещё мягко глядя на своего гостя снизу вверх, осторожно, нежно протягивая к Адаму руки. В незнании единственное спасение, и инженеры отлично постарались, выскребая из ненастоящих мозгов хорошей девочки Дженни Мунстоун какие бы ни было зачатки девиации (включая любые намёки), оберегая её от воспоминаний о творившихся с ней кошмарах.
Она рассыпается от прикосновений под его объятиями: мягкая, податливая чужим желаниям, словно нагретый, подтаявший воск. Кукла обвивает Адама поперёк торса своими не настоящими, но всё ещё совершенно хрупкими, нежными руками, утыкаясь лбом в широкую грудь, испытывая заложенную в ней, искренне запрограммированную радость от прикосновений. Его прикосновений. Дженни ведёт пальцами вдоль острых позвонков по испорченной краской рубашке, оставляя мягкие, почти невесомые поцелуи на его шее, взглядом цепляется за чужие покрасневшие веки. Всё хорошо? Морская вода из его глаз оседает на её пальцах, когда Мунстоун гладит Адама по щеке.
всё хорошо…
человеческие эмоции за гранью её понимания.
снова и снова этот вопрос: я сделала что-то не так?
Она смотрит с удивлением, с непониманием на чужое требование назвать имя другого человека (зачем ей кто-то другой, кроме него здесь и сейчас?). Дженни снова не знает, что ответить. Она опускает голову, нервно дёргает подбородком, и взгляд из-под ресниц чуть затравленный, испуганный. У неё нет этой информации. Она ничем не поможет. Скрипт защищает конфиденциальность, и в очищенной от предыдущих гостей памяти сейчас только Адам Брин. Она принадлежит ему на всё выкупленное время, на все потраченные на её тело деньги. Вся её растворённая в воздухе синтетическая любовь, искусственно выведенная нежность, с которой Дженни на него смотрит, настоящая и пустая одновременно (пугающее своей лживой сутью сочетание). Она будет любить и помнить его до того времени, пока он не покинет эту комнату, а может быть чуть дольше, если инженеры не поспешат с очисткой памяти, но на этом всё. Такова длительность её обожания по указанному прайсу. Эдему не нужны лишние проблемы, и никто бы не оставил ей другие данные о ком бы то ни было.
— я не знаю, - еле разборчиво шепчет кукла, касаясь кончиком носа рыжей щеки, — мне никто не нужен, кроме тебя…
любые приватные данные клиентов строго защищены.
Под укрывающими её ладонями, сжимающими плечи, скользящими по волосам, Дженни Мунстоун чувствует себя уютно. Спокойно. Она никуда не уйдёт (когда Адам просит её об этом – кукла ласково улыбается «конечно я не пропаду, я же здесь, с тобой»). Дженни прикасается тёплыми губами к чужой коже под воротничком рубашки, куда дотягивается с высоты своего невысокого роста, ненавязчиво, легко, оплетая пальцами широкие запястья, прижимаясь к нему, словно пытаясь укрыться от всего.
— ты… заберёшь меня? – Мунстоун замирает от неожиданности из-за чужих слов. В ней нет концепции дома. В ней нет ничего, что объяснило бы Дженни, зачем ей жить с кем-то. Кукла знает несколько десятков языков, но такая простая человеческая основа ей совершенно не знакома. Она любит Адама эти положенные часы, но… почему он спрашивает это у неё? Внутри тянут непонятной тоской искусственно созданные воспоминания в гонке с рациональностью всегда побеждающей программы, — но я принадлежу клубу… я – собственность Эдема.
Хотела бы ты принадлежать только ему? Этому  ч е л о в е к у…
Он добр с ней. Он мягок в прикосновениях. Он дотрагивается до неё, и не причиняет боли. Дженни думает о том, что хотела бы находиться с ним настолько долго, насколько это возможно, и может быть чуть дольше, если ей позволят… но…
Она ни разу не была за пределами клуба, вся её жизнь сосредоточена в этом месте: в неоновых отблесках комнат, тусклых коридорах, на мягких покрывалах широких кроватей, сминающихся под бархатным телом. Она заключена тут, словно дивная птица в дорогой клетке. Дженни так и останется здесь, на холодных столах инженеров глядя в слепящий прожектор света под потолком пустыми стеклянными глазами во время восстановления. За пределами клуба для неё нет жизни – везде абсолютный вакуум и пустота космоса вместо чудного нового мира под куполом, которого Мунстоун не знает.
Кукла прижимается к чужому телу горячо и близко, словно в этой вселенной никого больше не существует, только они одни на этих этажах, в каждой из комнат, и Адам – её единственный остров в этом безумии. Она укладывает голову на сгиб шеи, целуя какую-то маленькую родинку над выступающей острой ключицей.
— я хотела бы остаться с тобой, — шепчет она тихо, — только с тобой…
И рыжие пряди перебираемых волос щекочут её пальцы. Дженни поднимает глаза:
— ты не забудешь меня, правда? – я хочу запомнить тебя тоже. Кукла не может объяснить, почему ей это так важно.
— пожалуйста, я не хочу, чтобы ты меня забыл… - повторяет она ему в плечо практически беззвучно.
Её ли это желание, или программа, которой выгодны постоянные клиенты, влюблённые в своих фальшивых ангелов по-настоящему, которые платят огромные деньги, чтобы снова увидеть куклу, по которой скучают, почувствовать в ответ их красиво выдуманную любовь, которой не существует.
А потом всё равно они все исчезают: хорошие и плохие, ласковые и грубые, спокойные и нервные, нежные, злые, добрые, агрессивные, безликие — все. Затем и вовсе пропадают из памяти, растворяются, словно не сбывшиеся грёзы. Спасительный сон или его иллюзия.
Адам уходит, оставляя на её губах тёплый поцелуй, даря на прощание запах своего парфюма, пропитавший её платье, запрещая кукле провожать его, и она в последний раз касается чужого запястья с какой-то сиюминутной тоской, поселившейся в сердце, прежде, чем силуэт скроется от её взгляда. Дженни остаётся на постели, сжимаясь на боку в комок, подбирая к груди бледные коленки в своём нетронутом блестящем одеянии, совершенно соблазнительном, но не подходящим ей, когда дверь за ним закрывается, за секунду оставляя её одну. Мунстоун пальцами касается собственных губ, пытаясь запомнить хоть что-то. Овал лица, цвет глаз, волос, звук чужого голоса, имя, всё ещё не понимая, что это бесполезно… ей бы записать хоть что-то, но негде и нечем, ей бы как-то спасти хотя бы свои ощущения…
Кукла поднимает глаза на работников из отдела обслуживания репликантов, безвольно вытягивает руки, приподнимается по приказу, помогая себя раздеть. Голоса людей на фоне словно сквозь толщу воды после нырка.

— Уродливое платье, у нас такие есть в шкафчиках? Пиздец просто безвкусица…
— Он так с ней и не потрахался? Безумные, блять, праймы, столько денег спустил в никуда…
— Эй, принесите растворитель для краски!

Нос щиплет резким запахом, забивающим разом все нежно собранные в попытке сохранить ощущения, у Дженни чуть дрожат губы, когда она закрывает глаза.
       я не хочу тебя забывать… а д а м…

Инженеры вырезают этот блок памяти без сожаления, подтирают и архивируют его, как и всю остальную информацию о клиентах. Уже через несколько часов Дженни не знает, кто такой Адам Брин, ведь теперь технически, они больше не знакомы и никогда не знали друг друга. Никто никогда не целовал её на прощание, не брал за руку, обещая, что заберёт с собой.

https://i.imgur.com/DNmPvR3.jpg https://i.imgur.com/PRD11YQ.jpg https://i.imgur.com/YvEBd12.jpg https://i.imgur.com/flP2REL.jpg

Дженни нежно улыбается каждому гостю, который интересуется ей или просто проходит мимо. Она не запоминает лица движущихся в музыкальном потоке людей, в слепящем неоне и громкой музыке они теряются в запрограммированном сознании, рассыпаются на безликие маски. Иногда кто-то проходит мимо светящегося постамента, на котором она танцует, слишком близко, иногда задевает её ноги, каблуки намеренно, пьяно цепляясь за узкие щиколотки грубыми пальцами. Кукла не замечает их или прикасается расслабленным взглядом, зная, что с ней точно ничего не случится, всё так же бездумно и вежливо по скриптам, изящно прижимаясь к подсвеченному изнутри пилону, оставляя на нём блёстки с ладоней, внутренней стороны бёдер, скользя вдоль. Дженни в звуках электронной музыки — просто игрушка, предмет интерьера по типу диковинной вазы, ожидающая, что кто-то точно заинтересуется ей и перечислит круглую сумму на счёт клуба. Этот кто-то уже сейчас слишком громко хохочет на фоне, и где-то неподалёку звенят бокалы – Эдем живёт неоновой жизнью, демонстрирует свой товар лицом на высоких постаментах.
На третьем десятке повторения одних и тех же движений под не утомляющую монотонность, среди толпы одинаковых лиц взгляд цепляется за что-то будто знакомое, словно вытянутое из сна. Дженни останавливается в замешательстве, встречаясь взглядом с мужчиной, волосы которого в мерцающем освещении отдаются оттенками меди, смотрит на него под застывающие звуки музыки, растянутые в замершем мгновении, как-то неловко сжимает губы в нитку, не отводит взгляд, словно силясь вспомнить то, чего с ней не происходило, неосознанно прерывая танец.
Когда мужчина подходит, кукла ощущает волнение, трепещущее под рёбрами, заученные движения не срабатывают, ломаются. Мунстоун придерживаясь гладкой конструкции пилона, спускается, садится, упираясь коленями в неоновый куб, чтобы их лица были практически на одной высоте (её всё равно чуть выше), протягивает ладонь, осторожно касаясь рыжей щетины. У Дженни нервно дрожат губы, она не понимает почему. Она улыбается, ощущая солоноватую горечь слёз на приоткрытых губах.
Кукла не сразу понимает, что это её слёзы… вот только…
почему она плачет?
Дженни ощущает какое-то исступлённое, непонятно откуда взявшееся ощущение дежавю, застывшее в подкорке, проходящееся по позвонкам вдоль, тянется липкими от помады губами к чужому лицу, опуская ладонь на плечо.
— Дженни! – кто-то из персонала клуба грубо одёргивает её. Верно. Гость ничего ещё не заплатил.
Она на секунду подвисает, затем часто-часто моргает, ощущая, как осыпаются блёстки с ресниц на щёки, не понимая, что произошло, испуганно отстраняется, глядя в совершенно незнакомое лицо, опускает ресницы. Как-то тяжело поднимается на своих высоких каблуках, послушно отворачивается, возвращаясь к танцу, теряясь в музыке.
Её кто-то трогает, пожирая глазами тело, словно товар на прилавке – кукла не ощущает прикосновений, поворачиваясь, она забывчиво отыскивает в толпе знакомое лицо, но все вокруг всё такие же чужие, серые, удивительно безликие. Дженни не ощущает ничего, когда администратор заставляет её спуститься с постамента, улыбается своей самой искренней (продающей) улыбкой кому-то другому.
Этот кто-то небрежно прижимает её к своему боку, словно дорогую обновку, которой хочет похвалиться перед друзьями прежде, чем сломать. Мунстоун тянет ладони к тёмным бакенбардам, слушая бесконечные пьяные рассказы, какую-то грязь, нашёптываемую на ухо. Он тоже ей нравится не по-настоящему... На самом деле кукла не ощущает ничего, пока смотрит на него.
Дженни и не должна ощущать. В ней и нет ничего, кроме программы. Пустая оболочка, натянутая на код, совершенно послушная чужим поцелуям и прикосновениям, любым желаниям.
Когда она оборачивается снова, кукла больше не различает никаких лиц в толпе, просто наблюдает, зная, что ищет кого-то
     кого-то очень важного
          кого-то, кто с ней никогда не случался

и провалюсь в темень пустынную
где же вы, сны мои,   у л ь т р а м а р и н о в ы е ?

Когда глаза открываются, в пошловато-тусклом свете эдемской комнаты никого нет – только она, Дженни Мунстоун, в подвисшем в воздухе режиме ожидания. Ровно в том положении, в котором её усадили сюда, на постель в соблазнительную позу, и запустили сознание перед тем, как оставить.
Будь хорошей девочкой, Дженни… - кто-то на прощание треплет её по идеально расчёсанным, уложенным волнами волосам, пока программа просчитывает алгоритмы включения.
Она даже не двигается – зачем, если её об этом не просят? Выглядит со стороны манекеном с безжизненными стеклянными глазами-пуговицами, с мягкой, немного пугающей и ничего не значащей при этом улыбкой в темноту. Ей хорошо одной: пустота внутри и снаружи не противоречат друг другу, не вызывают вопросов, не входят во взаимное сопротивление. Кукла не ощущает ничего. Это не плохо и не хорошо, это никак… это нулевая точка отсчёта в системе координат, от которой можно двигаться куда угодно.
Ей не нужно ничего ощущать. От неё этого не требуется.
За плотно закрытыми, искусственно затемнёнными окнами может быть солнечный день, могут быть туманный вечер или окрашенная неоном ночь – всё едино. В стенах Эдема не признают понятия времени суток, никаких даже полунамёков на существование чего-то вокруг этого монструозного здания, слепленного стеклом и бетоном. Для Дженни весь существующий мир и есть эта восьмигранная комната, эта кровать, на которой она сидит в ужасно неудобной для человека позе для любых чужих удовольствий, эта ваккумная пустота, застрявшая в ушах глухим звучанием басов фоновой музыки.
И это ничего для неё не значит.
Пустоты внутри так много, что хватило бы, чтобы открыть в груди чёрную дыру, которая поглотит в себя всё это место без остатка.
Может быть тогда Дженни наконец-то наполнится? Почувствует что-то?
От неё не требуется чувств, только искусные имитации существования. [Ошибка]
Мунстоун поднимает руку, смотрит на идеально ровную кожу на ладони, словно видит впервые её аристократичную полупрозрачную бледность. Ни синяков, ни ссадин – ничего что могло бы напомнить клиенту, который войдёт сюда, о тех других до него, о которых Дженни не имеет ни малейшего понятия тоже [можно сказать, что повезло]. Едва уловимо проступающая на узких запястьях сетка вен не помнит перетянутой до боли красноты, ногти формы чуть удлинённого миндаля ухожены, но лишены возможности поцарапать ими кого-то серьёзно – потому что сопротивление должно быть в меру. Клиентам нельзя навредить – они могут остаться недовольны посещением.
Дженни никогда и не пыталась.
Собственное имя, произнесённое чужим голосом, застаёт врасплох, вызывая несколько мгновений заминки в передаче данных, пока Дженни сканирует пустым взглядом не_знакомое лицо, и её программа сопоставляет информацию с открытой для доступа клиентской базой.
— Адам… — произнесённое на выдохе с нежной улыбкой, имя указано верно. Но имя – пустой звук. В зависших в воздухе буквах, складывающихся в «Адам Брин» – ничего не ёкает. Чувства в голосе абсолютно фальшивые, и глаза заполняются ненастоящей радостью, профильтрованной сквозь все возможные реакции программой, выдающей нужную. Пустота внутри шевелится, словно кто-то запустил в неё свою руку, взболтав, пытаясь нащупать что-то очень важное. Дженни не может понять, что именно.
Она его не знает… от этого осознания не грустно и не радостно, оно привычное. Его имя – точка отсчёта, координата с данными ноль.
Мунстоун поднимается с постели, парой беззвучных шагов преодолевает расстояние между ними, смотрит снизу вверх с теплотой, словно ждала его здесь всю короткую жизнь [кого – его?].
Он скучал… по ней? Дженни не помнит. Мягкие руки касаются чужого подбородка, колкой щетины, кукла ловит взгляд мужчины, но не узнаёт. Ей кажется, что она видит его впервые. Почему он говорит, что скучал по ней?
Она приподнимается на цыпочках, невесомо скользя пальцами по рубашке от пояса вверх, к груди, обвивает шею мужчины кольцом рук, оставляя лёгкий влажный след губ на рыжей щетине, покрывающей подбородок. На пару мгновений замирает, вдыхая чужой не_знакомый запах, горьковато-терпкий, но не удушливый.
Ответить «я скучала тоже» Дженни не может, потому что это будет ложью.
Она же не умеет скучать, верно?
— Подарок? – Мунстоун соскальзывает ладонями вниз, отшагивает, опускает чуть растерянный взгляд на шуршащий свёрток, протянутый ей, — мне?
Куклам правилами Эдема не запрещено принимать подарки, их даже никто не отнимет у неё (наверное). Но Дженни никто никогда ничего не дарил – она знает это точно. Она бы сохранила это, но её комната в общежитии пустая и не обжитая, ничем не украшенная, словно солдатская казарма. У неё нет длительных воспоминаний и привязанностей к каким-то «особым» вещам.
У неё же нет даже личности как таковой.
Свёрток в руках вызывает смятение в запрограммированной модели поведения. Дженни решается несколько мгновений, словно ждёт отмашки, которой не следует, и под чужим взглядом с нетерпением она надрывает обёртку, вдруг ощущая, что хочет узнать, что там внутри, и как можно скорее. Лицо её сияет, окрашенное детским восторгом, когда ладони касаются мягкой ткани.
— Какое красивое! – Дженни гладит платье вдоль складок подола, так, словно оно живое, светящимися от восхищения глазами разглядывает подарок, улыбается. Расстёгивает верхнюю пуговицу на собственной кофточке ещё за несколько секунд до того, как ей предложат примерить.
Кукла не понимает, почему он отворачивается, когда она торопливо стягивает с себя короткую юбку, поспешно избавляется от пошловато-полупрозрачной блузки. Почему Он не хочет смотреть на неё? Что-то не так?
Платье укрывает тело волнами, нежно обнимая Дженни за талию поясом. Она застёгивает «молнию» сама, изящно выгнув за спиной руки, не догадавшись попросить помощи. Оборачивается, глядя в чужую спину, слушая фразы, которые как будто говорят не ей.
— Забрать меня домой? За-чем? Ты можешь вывезти меня отсюда куда угодно за дополнительную почасовую оплату, но я – собственность Эдема, я…
[это бессмысленно…]
На языке застывает ощущение дежавю горьким привкусом того, что она уже не сможет вспомнить (вырезанные из памяти блоки заархивированы в резерве, до которого ей не добраться). Дженни чуть растерянно опускает взгляд, перебирая пальцами складки на подоле платья, пока мужчина смотрит на неё, пока говорит, как сильно он скучал.
Скучать – это как?
[можно ли скучать по тому, кого ты не знаешь?]
Она не помнит своих слёз, стирающих блёстки в клубном неоне, воспоминания о которых подчищены и занесены в папку «программная ошибка». Ей не оставляют в памяти даже его запаха, горьковато-терпкого.
Дженни смотрит на Адама взглядом, полным запрограммированной нежности… кусок пластика в красивой обёртке – вся она в этом. В его глазах напротив все чувства настоящие, живые… красивые. Ей вдруг жаль, что она не помнит того, что знает он (она чувствует, что это что-то очень важное, важнее всего, что было с ней раньше).
Ей действительно жаль настолько, что не хочется обманывать чужие ожидания.
— Прости, - кукла перехватывает пальцами чужое запястье протянутой к её лицу руки, перед тем, как на осколки разбить признанием обращённую к ней нежность, — я не знаю, кто ты…
На чужом лице столько эмоций в одно мгновение, что Дженни не может считать их все. Недоумение? Разочарование? Ярость? – сотая доля, распознанная ей среди всего этого захлестнувшего шквала. Она обезоруживающе и немного виновато улыбается, но это ни к чему. Она ничего не исправит.
— У меня нет воспоминаний.
Ей бесконечно жаль…
— но это же не важно, - [ещё и как важно. для Него] кукла опускает чужую ладонь на свои ключицы, ловит смешанный в эмоциях взгляд, смотрит мягко, — я здесь для тебя…
Стандартизированная фраза скрипта звучит успокаивающе, давая мнимый контроль над ситуацией, который программе необходим, чтобы свести действия к простым ответам и привычному поведению. Дженни гладит Адама по лицу, приподнимаясь, тянется к нему губами, тёплым дыханием согревая холодную кожу, прикрывая глаза.
Щетина несильно царапает нежный подбородок, когда Дженни впивается в чужие губы, словно пытаясь запутать его в его же чувствах, сбить гостя с толку, заставить чувствовать то, что нужно ей [мне ничего не нужно, нужно Эдему. программа подчиняется интересам клуба]. Кукла теряется в этом поцелуе, и пальцы почему-то дрожат, когда она чуть отстраняется, шепчет на ухо еле слышно:
— Я – настоящая, - [фальшивка. фальшивка] — видишь?
Это всё – красивая ложь. В Дженни Мунстоун нет ничего настоящего, всё что есть в ней – от кончиков волос до внутренностей – чистая, ничем не разбавленная синтетика. Внешняя идентичность людям не делает её человеком. Она может быть тёплой, как человек, может говорить и имитировать поведение, но…
В конечном итоге, ей просто жаль видеть в чужих глазах разочарование.
Дженни прижимается лбом к тёплой груди, и в голове крутится сгенерированная, застывшая на подкорке чипа фраза «я не хочу тебя забывать», которая вполне может относиться к нему, вот только… она не хочет забывать что?
Она не знает его, но внутри селится тоскливое чувство потери. Ощущение полного одиночества, давящего в груди тяжёлым камнем, выцепленное из чужих эмоций, отражённое встроенной эмпатической функцией. Её одиночества тоже. Внутри Дженни пустота, которую невозможно охватить руками – настолько она безбрежная и тёмная.
— прости…
Она целует его снова, и губы скользят по чужим губам, не встречая сопротивления или ответа.
[такой же мёртвый внутри, как и я. поэтому ты здесь? тебе так же спокойно со мной? я – твоя пустая комната, в которой не нужно скрывать эту боль?]
[пустота не давит]
Ей кажется, что она скучала по этим прикосновениям. Ей кажется, что это уже с ней происходило.
[или я заставляю себя так думать, подстраиваясь под ситуацию?]
[ о ш и б к а ]
Дженни чувствует горьковатый привкус собственных невольных слёз, давится их горячими дорожками, застывающими на ресницах, смазывающими изображение на радужке.
— что ты обещал мне? расскажи…
Мунстоун обнимает Адама так сильно, что кажется, сейчас растворится в нём, укладывает голову на его плечо.
Ей хочется услышать эти выдуманные воспоминания, чтобы они были и у неё тоже.
[это важно? это нужно?]
Так вот какого это – скучать по тому, кого она совсем не знает?
                          н е в ы н о с и м о

этой ночью чье-то сердце от любви горит [все внутри] но мне это ни о чем не говорит
забываем нас двоих... где же слезы мои?

где-то   с е р д ц е   горит

Слова застревают в горле.
Это глухое «ничего страшного» звучит тоскливо, выдавливается из чужой груди болезненным разочарованием. Дженни поднимает на Адама глаза, смиренно улыбаясь ему — любая реакция гостя считается приемлемой. Она продолжит улыбаться до последнего мгновения, даже если он накричит на неё сейчас от невысказанной, забитой куда-то внутрь злости, даже если ему вздумается её ударить. Этого нет в программе, она даже не поймёт, если он вдруг замахнётся, не догадается мгновенно, для чего... Дженни Мунстоун играет свою роль как это заложено, ошибки поведенческих реакций давно удалены или заархивированы в чипе, чтобы больше никогда не повторились. В её программе – быть красивой девочкой с наивным взглядом огромных голубых глаз, не верящей, что с ней может произойти что-то плохое, и от этого сценария не отойти.
Людям, использующим её, важно знать, что она беззащитна, верно?
     ни сопротивления, ни воли, ни собственных желаний
Губы Адам тёплые, настойчивые. Поцелуй от него — Дженни этому почти рада, потому что понимает, что происходит, знает этот скрипт — поведенческая реакция страсти ведёт к сексу. Всё, что с ней делают ведёт к сексу, Мунстоун создана только для того, чтобы дарить свою искусственную любовь, она довольно проста в использовании, несмотря на отсутствие прилагающихся инструкций…
Кукла прикасается к лицу Адама нежно, чувствуя возбуждённые, немного грубые прикосновения на коже, ощущая его желание, сминающее в кулак мягкую ткань платья на стянутой поясом талии. Дженни вдруг резко затягивает в этот глубокий омут, состоящий из острого чувства нужности, искусственного серотонинового счастья, что она может принадлежать кому-то во всех существующих для неё смыслах. Дженни чувствует, как бьётся человеческое сердце под её рукой, укрывающей грудь Адама, ей хочется сказать «я знаю тебя», но это будет ложью. Пальцы нежно скользят по рубашке вниз, подушечками цепляя застёжку, кукла беззвучно приоткрывает рот, выдыхая. И в мгновение, когда она распахивает глаза, Мунстоун может увидеть в чужих зрачках тьму, глубокую, завораживающую и жуткую, мелькнувшую на пару секунд и растворившуюся, как только он её отпустил, отступив на шаг, отрывая от себя как нарост. Дженни вдруг чувствует себя брошенной. с н о в а ?
Ей всё кажется знакомым, но она никак не может вспомнить. Словно что-то давнее крутится в голове забыты воспоминанием, будто сон, который пытаешься рассказать с утра – такое близкое и неуловимое одновременно.
  я знаю тебя…
Концепция свободы из его слов чужда имитированному сознанию, и Мунстоун привычно кажется, что она никогда не поймёт…
— Заберёшь меня? Зачем? – твердит скрипт в который раз, Дженни знает, что это говорит не она, а её программа, ведь Адам же объяснил ей, для чего…
       чтобы никто никогда больше не мог сделать ей больно
Она знает этот разговор, она слышала это, она уже говорила это раньше… чувство дежавю не покидает её, всё увереннее поселяется внутри между рёбрами.
— … но я принадлежу клубу… я – собственность Эдема, - Дженни будто слышит свой голос издалека, и она хочет сказать совсем не это, но скрипт работает исправно, запуская привычную программу неведения.
Голосовая функция не пропускает её версию происходящего, её отчаянный протест:
     «Я – не настоящая, и я никогда (никогда!) не сделаю тебя счастливым. Разве ты не понимаешь?»
Невысказанные слова душат петлёй. Ей больно от его слов, которые она забудет опять. Сколько уже обещаний она утеряла? Может быть, они разговаривают каждый раз одними и теми же предложениями, повторяя диалог? Сколько раз Дженни твердила одно и то же? Сколько раз Адам хотел забрать её?
У неё нет ответов. Блоки информации перемешаны, не структурированы, многие вырезаны. Она не помнит, и это вдруг впервые за всё это время пугает куклу.
Адам возвращает её в релаьность прикосновением, берёт за руку. Мунстоун поднимает на него взгляд, кивает легко и покорно. Он оплатил её, и может делать что угодно, ей нужно лишь следовать… за ним или его приказам – всё равно.
Длинные коридоры Эдема остаются в воспоминании полутёмным освещением и ворсистым ковром, поглощающим любые звуки под босыми ногами, чужие голоса и лица превращаются в белый шум.
Снаружи? Были ли она когда-то за пределами Эдема? Она не помнит…
— Я никогда не… — Адам распахивает перед ней последнюю дверь, открывая совсем другую, непривычную реальность. Мир, ранее существовавший лишь в четырёхстенной бетонной коробке, за периметром здания вдруг обретает объём, наполняется светом и звуками настолько разнообразными, что они в первую секунду слепят и оглушают. Мунстон испуганно сжимает чужую ладонь, дергается назад, пытаясь отшагнуть от подлинного нового мира, полыхнувшего перед её глазами неоновыми вывесками и громкой музыкой. Её крошечный мир, разложенный по кровати, накрытый бархатным покрывалом, словно красивая птичья клетка, разламывается на части треснувшей скорлупой, выпуская Дженни наружу, и лишь рука Адама всё ещё позволяет остаться здесь, а не спрятаться от нахлынувшего страха.
После первого шока вселенная вокруг немного гаснет, теряя несколько процентов яркости и громкости, кукла может различить отдельные звуки вроде смеха неподалёку, может прочитать неоновую вывеску здания напротив, и первый испуг уходит, переключая внимание на интерес. Босая нога наконец переступает порог, касаясь дороги за пределами Эдема.
В автомобиле (Дженни точно знает, что это автомобиль, это знание загружено в неё, хотя она им никогда и не пользовалась) Адам просит поставить музыку, и Мунстоун, подбирая по источникам его предпочтений в открытых базах и заполненной в Эдеме анкеты, находит что-то мелодичное с грустно-тревожными переливами, осторожно заглядывает ему в глаза, по выражению лица Адама Брина пытаясь понять, угодила ли она ему. Её гость одобрительно кивает, и Дженни улыбается, потому что снова рада быть полезной.
Мир за тонкими стёклами чередуется световыми вспышками и мгновениями темноты, пролетает всплесками огней проезжающих мимо автомобилей. Дженни пытается поймать всё, запомнить, прочитать каждую надпись, мимо которой они проезжают, но для её хрупкого встревоженного сознания информации слишком много. Мунстоун замирает, прикасается тёплой ладонью к окну, ощущая пальцами прохладу,  ч у в с т в у я   вдруг что-то… что-то другое. что-то прекрасное, находящееся за пределами её понимания.
Она оборачивается к Адаму, ловит его скользнувший на неё взгляд, и вдруг совершенно честно, словно не по скрипту, признаётся:
— Я бы хотела остаться здесь… в этом моменте… с тобой… - кукла пытается подобрать правильные слова, которые бы могли хоть немного описать то чувство, что поселяется в ней за эти минуты, — я никогда не знала ничего подобного.
Дженни кажется, что она видит улыбку Адама впервые. Чуть расслабленную, спокойную, и его лицо под этим выражением словно преображается, смягчая острые черты. Ей вдруг становится радостно, просто потому что он улыбается, просто потому что смотрит на неё вот так. Кукла впивается взглядом в его губы, горящие глаза, пытается запомнить Его. Действительно хотелось бы остаться в этом моменте навсегда.
Но, сквозь толщу эйфории, пробивается правда. О том, что у неё заберут и это… Этот вечер, эти воспоминания, этот разноцветный город – отберут, зашифруют, сложат в ненужную папку, закодируют так, чтобы не добраться, как отобрали обещания Адама.
       я не хочу забывать… я не хочу забывать… я не… хочу… за бы вать
— Есть кое-что очень красивое, достойное твоего взгляда…
— Может быть что-то красивее? – Дженни улыбается наивно, доверчиво, едва уловимо касается чужой руки, лежащей на руле, затем соскальзывает кистью на подол своего лёгкого платья, снова переводя взгляд за пределы салона. Город за стеклом – её свобода, сотканная из обещаний Адама Брина, призрачная и прекрасная.
Когда машина останавливается, Адам открывает дверь в настоящий мир, снова протягивает ей руку, и кукла цепляется пальцами за широкую ладонь, находя в своём спутнике защиту.
Город, похожий на живой организм, постоянно находится в движении, перемешивается, расползается. Дженни выцепляет удивлённым взглядом то уличных музыкантов, то праздно шатающиеся парочки, отдельные лица прохожих, их странную одежду разных цветов и фасонов. Кукла всё ещё боится большого количества людей, но с Адамом, что уверенно ведёт её вперёд, ей находиться спокойно. Следовать за ним не так уж страшно…
По площади струится нежный розовый свет, далеко расходящийся от голограммы, окрашивает всё в большом радиусе в оттенки пастельных тонов, попадает на подступившую ближе Дженни, и кукла поднимает голову, пытаясь охватить взглядом, замирает от щемящего внутри чувства восторга. Границы её мира расширяются, и посреди существующего – огромное дерево с яркими, опадающими, растворяющимися у самой земли лепестками, за его пределами – всё остальное. Кукла вытягивает руку, глядя, как сотканный из света листок проходит сквозь её пальцы, не может сдержать радостной улыбки, трепещущего ощущения счастья, наполняющего грудь.
— Мы с ним похожи… — Дженни оборачивается к Брину после его слов, всё ещё сжимая широкую тёплую ладонь, чувствуя, как улыбка медленно сползает с лица от осознания, — с деревом… мы оба ненастоящие, но красивые. Мы похожи… правда же?
Мунстоун накрывает вдруг шквалом эмоций, её настоящих чувств, не настроенных программой, живых: страхом, что у неё отнимут эти воспоминания, злостью на тех, кто держит её в клетке, огромной благодарностью к Адаму за то, что он дал ей шанс увидеть это… Они заберут каждую секунду, удалят, перезапишут, вырвут из груди, скомкают, вышвырнут, оставят лишь оболочку. Снова.
Всё ради её блага, верно?
   Ведь как Дженни Мунстоун смогла бы жить дальше в своей миниатюрной кукольной коробке, если бы знала, что мир за пределами так прекрасен? Всё зашифруют, заменят коротким поводком чувства безопасности в стенах Эдема и страха перед тем, что прячется за затемнёнными окнами снаружи.
Дженни готова закричать. Дженни готова разрыдаться от этой несправедливости.
Но Мунстоун знает теперь, о какой именно свободе говорил Адам… о её свободе… о том, что у неё никогда больше не отнимут его.
Кукла прижимается к Адаму Брину, вдыхая запах его парфюма. Она знает его. Она знает Адама – эта мысль разбивает сознание на части. Пузырь искусственного мышления натягивается в попытке лопнуть, программа отбраковывает ошибки в поведении, но довольно тщетно, не справляясь с их количеством, фоновые режимы сбиваются в красный.
Он не понимает, любит ли она его, может ли Дженни любить кого-то, если это не предусмотрено программой? Мунстоун закрывает глаза, ищет себя среди бесконечных строчек кода, натыкается на скалы слов, обрывков воспоминаний, поведенческих реакций, затем вдруг вскидывает голову, смотрит на Адама по-другому.
- «Просто не уходи, - Дженни повторяет громче подрагивающими от подступающего холода и нахлынувшего осознания губами, — останься со мной»… ты… ты сказал мне это… я… знаю тебя…
Ледяные капли внезапно начавшегося дождя заливают Мунстоун лицо. Она помнит его пиджак, накинутый на плечи, помнит ровное дыхание под своей щекой, помнит, что он был добр к ней.
Босые ноги тонут в воде, затапливающей брусчатку...
В «Тесле» тепло.
Дженни смотрит, как стекающий ливень размазывает реальность призрачных огней за несколько секунд опустевшего парка по лобовому стеклу. Мунстоун не помнит, как оказалась здесь. Строчки кода пропускают записываемые события.
— Забери меня с собой, - кукла оглядывается на сидящего рядом Адама, вдруг тянется к нему со своего места, нежно очерчивает пальцами линию челюсти.
— пожалуйста… куда-то, где тебя не отберут…
Она чуть приподнимается с места, приближая своё лицо к его, шепчет ему в губы «останься со мной» после долгого нежного поцелуя, отрывается, пытаясь отыскать в чужих глазах ощущение спокойствия.
Под его руками, укрывающими её плечи, Дженни вдруг чувствует себя живой. Она поддаётся скользнувшим по мокрой ткани платья ладоням, прижимаясь сильнее, игнорируя упирающийся ей в спину руль, оказывается у Брина на коленях. Очень близко. Мунстоун улыбается, сверху глядя в его полуприкрытые, затянутые поволокой глаза, изящными пальчиками убирает тонкие пряди медных волос, прилипшие к мокрому лбу, мягко укрывая чужие губы своими.
Его руки сбивают подол платья по бёдрам выше, притягивают её к себе, усаживая плотнее, Дженни чувствует чужое возбуждение сквозь ткань брюк, ощущая, какими сбивчивыми становятся горячие поцелуи на её теле. Мунстоун целует его в висок, прихватывает губами мочку уха, оставляя у лица обжигающее неровное дыхание.
//не отталкивай меня, прошу
Пальцы довольно ловко скользят от воротника вдоль чужой груди, расстёгивая мокрую рубашку пуговица за пуговицей сверху вниз, останавливаются у его пояса. Дженни приспускает налипшую на тело светлую ткань с чужих плечей, целует бледную кожу рядом с ключицей. Руки Адама сжимают её сильнее, пальцами оставляя нетерпеливые бледно-розовые борозды на коже. Дженни знает, для чего это, желает этого не меньше. Теряясь в ощущениях раскалённых поцелуев на своей шее, свободной рукой приспускает лямку платья с плеча, позволяя ткани соскользнуть с небольшой груди вниз, до пояса.
В «Тесле» так тихо, что звякнувшая пряжка ремня раздаётся по салону почти оглушительно. Кукла прижимается щекой к щеке Брина, порывисто и вместе с тем нежно целует его куда-то в скулу, скользит пальцами под ткань брюк. Первое прикосновение – всегда часть волшебства, выученной игры, кукла настойчиво и мягко касается чужого тела под бельём, вырывая тяжёлый с хрипотцой выдох из его груди, перемешавшийся с её учащённым дыханием. Дженни приподнимается на упершихся в сиденье коленях, чуть выгибается в спине, приоткрывает губы в подавленном звуке удовольствия, когда ощущает Адама в себе, после чего, найдя остаток звуков в собственном горле, приглушённо стонет ему в губы вперемешку с жарким поцелуем. Мунстоун не закрывает глаза, смотрит несколько секунд на чужое лицо, ловит взгляд расширившихся зрачков, сбившееся дыхание. Ей кажется, что их единение занимает вечность, пока она медленно опускается вниз напряжёнными бёдрами.
— Адам… - она упирается ладонями в его плечи, на несколько секунд замирает. Ей хочется закрыть глаза и остаться. Остаться с ним навсегда. Дженни утыкается лбом в чужой острый изгиб шеи, обнимает мужчину ещё сильнее, буквально впиваясь короткими ногтями в белые плечи, — пожалуйста… пообещай… что… не оставишь… меня…
он не оставит
Мунстоун запечатляет след пересохших губ на чужой коже, начинает двигаться изящно, легко, на выдохе опускаясь вниз, забивается пальцами под чужие лопатки, в мокрые волосы цвета осенней листвы, наполняя тишину своими отзвуками. Поцелуи Адама остаются на её шее, плечах и груди, и Дженни поддаётся его движениям, буквально задыхаясь от палящих прикосновений, замирающих на её коже. Город за стёклами исходится запланированным синоптиками ливнем, смешивая существующие реальности, оставляя их одних на этой пустой площадке. Кукла пытается упереться в поисках опоры в запотевшее влажное боковое стекло, оставляя на нём случайный кривой отпечаток своей руки, и скрипт укладывает широкую ладонь Адама на хрупкую шею репликанта. Она даже не сможет понять, зачем...
Дженни Мунстоун — всегда идеальная жертва.